Самолет Ту-22У с/н 6301

По договорённости с властями ИРАКА в УАЦ 290 одрап в советское время готовили лётчиков на Ту-22 для войны против ИРАНА.

Как известно, наш самолёт был не простой. К сожалению, не обошлось без чрезвычайных происшествий и при обучении арабских лётчиков. Об одном из таких ЧП сохранилось воспоминание переводчика курсов ст.л-та Разинкова Михаила Васильевича. Это художественный рассказ. Автор не планировал его предавать широкой огласке.

Для нас этот рассказ интересен не только из-за фотографий арабских лётчиков. Здесь немного приоткрывается внутренняя "кухня" работы и жизни переводчиков и самого процесса обучения в УАЦ. Приводится причина потери управляемости их самолёта со слов Михаила Ивановича Клевцова.

А это уже важно! 

Рассказ привожу без сокращений.  

Краснянский А.

Рассказ Разинкова М.В.

Всё дело в том, что тот курс обучения летного состава иракских ВВС на сверхзвуковых дальних бомбардировщиках Ту-22 в мае 1980 года в качестве переводчиков арабского языка начинали два старших лейтенанта: ваш покорный слуга и Александр Георгиевич Воронин с группой курсантов 4-го курса Военного института иностранных языков (ВИИЯ). Позже стали подъезжать другие переводчики, в том числе и капитан Дудченко В.А.
Правда, моя командировка в Зябровку закончилась ровно на половине срока обучения иракцев, и я убыл к месту своей постоянной службы в Тамбов, а Владимир Дудченко оставался там, работал с экипажем той самой "спарки" и застал упомянутые трагические события.
Хотелось бы изложить все по порядку и придать всему этому характер личных воспоминаний.

1980-й год оказался для меня, уже закоренелого холостяка, весьма жизнеопределяющим.
Уже в середине январе я со своими, как мне казалось пустяковыми болячками, оказался в гарнизонном госпитале Тамбова, где проходил службу в должности переводчика арабского языка Учебного центра РЭБ Сухопутных войск. Однако "болячки" оказались более серьёзными, и лечить их пришлось два месяца - до середины марта.
Военный госпиталь - это свой мир, где быстро налаживаются взаимоотношения с медперсоналом не только по "медицинской линии", но и просто по человеческой, особенно, с приятными и милыми медсёстрами. Так случилось и со мной. Поверьте, без всякой пошлости и грязи проявилась у меня симпатия к операционной сестре по имени Татьяна. Симпатия оказалась взаимной. Пока пребывал на лечении понял, что такого чувства, как к этой девушке, еще не испытывал ни к кому. Наверно, начал сказываться возраст - мужику по тридцать: пора обзаводиться семейством.
После выписки отношения продолжались: почти ежедневные свидания, встречи, посещение театра и филармонии, просто прогулки по вечернему Тамбову с обязательными проводами её до самого дома. Одним словом, все, как у всех. Так прошёл месяц. Я уже начал обдумывать планы, как строить на серьёзной основе свои дальнейшие отношения с ней.
И вдруг - телеграмма из Москвы из отдела загранкадров Главного управления кадров МО СССР: "направить двух переводчиков арабского языка..." и так далее. Из общего количества переводчиков в нашем центре только я и Александр Воронин были, несмотря на свой возраст - мне - 28 лет, а ему - 31 год, холостяками. Остальные - семейные с детьми. Вот и оказались мы теми "двумя переводчиками арабского языка", которым были даны сутки на сборы, а потом предписано отправиться в учебно-авиационный центр (УАЦ) поселка Зябровка Гомельской области.
Распрощался я со своей Татьяной, которая пообещала мне наведаться в Зябровку, и отправился в командировку почему-то... с очень лёгким сердцем, обещая, в свою очередь, её ждать и писать ей письма.
Два дня были в дороге: от Тамбова до Москвы - на "воронинской" "Волге", а из Москвы до Гомеля - самолетом из аэропорта "Быково". Апрель в тот год в средней полосе России стоял теплым. В Белоруссии было еще теплей: уже пробивалась зеленая трава, а леса, наполненные соловьиными трелями, стояли в изумрудной листве. И на душе было как-то легко и радостно.
...В Зябровке переводчиков ждали, хотя иностранного контингента еще не было. По сведениям командования УАЦ иракцы должны были появиться со дня на день. До нас сюда уже прибыли четыре курсанта ВИИЯ. Из них только один был несколько месяцев в Ливии, более-менее владел языком, а другие и языка не знали, и живых его носителей еще не видели. Теперь мы вместе стали ждать иностранцев. А они все не ехали. От ничегонеделания свободное время тратили на знакомство с новым местом пребывания. Зябровка нас поразила громом и рёвом взмывающих в небо сверхзвуковых бомбардировщиков Ту-22, уважительным отношением к переводчикам со стороны командования УАЦ и гражданского населения военного городка и... какой-то поразительной красотой и привлекательностью местных девушек.
В один из дней на танцах в гарнизонном доме офицеров я и познакомился с... Татьяной. С другой, местной.
Здесь следует сделать отступление и пояснить, что это имя оказалось для меня в этом мире судьбоносным. Еще в записано-пеленочном детстве, когда я только начал говорить, одним из первых ясно произнесенных после многих неудачных попыток слов было слово "Таня" - имя соседской девочки по двору. А потом понеслось-поехало: первая школьная любовь - Татьяна, в более зрелом возрасте еще одна Татьяна, в Тамбове - Татьяна и вот в Зябровке - опять Татьяна.
Забегая вперед, замечу, что дальше меня судьба не стала испытывать на это имя и так закрутила наши отношения с последней Татьяной, что я, забыв про всех остальных её тёзок, через два месяца сделал ей предложение, а еще через месяц там же в Зябровке мы сыграли свадьбу.
Но это было позже, а пока мы ждали иракцев.
Они прибыли в промежутке между празднованиями Дня солидарности трудящихся и Днем Победы. Всего несколько лётных экипажей.
Опыт работы с иракцами у меня и Воронина был, поэтому никаких трудностей в общении с ними не возникало. Чего нельзя было сказать про курсантов. Не имея пока достаточных языковых знаний и навыков, а также переводческого опыта они, как могли, избегали общения с иракцами. Мы с Ворониным в званиях старших лейтенантов иногда просто в приказном порядке отправляли наших младших товарищей к ним. И доходило до смешного. Вот, например, диалог из тогдашней жизни:
- Боря, иди в гостиницу для иностранцев, помоги гостиничным работникам переговорить с иракцами.
- Михаил Васильевич (Александр Георгиевич), может быть не надо, - почти с мольбой в голосе просит Боря.
- Иди!
- Нет, - продолжает умолять он. - Ну, может быть, не я...
- Что такое, Боря?
- Да, я, я, - почти со слезами на глазах и дрожью в голосе отвечает Боря, - я их просто боюсь...

Но начались теоретические занятия, приехали опытные переводчики, и все вошло в обычное повседневное русло.

Работать с иракцами было приятно. Иракские военнослужащие, где бы у нас ни обучались, выделялись в лучшую сторону из массы арабских военных. У них во всём чувствовался уставной порядок: во внешнем виде, в отношениях между старшими и младшими, четкой посещаемости занятий. А главное, они все и всегда были, как правило, хорошо подготовлены в профессиональном отношении.
"Зябровские" иракцы приехали переучиваться с самолетов Ту-16 и прекрасно осваивали новый для них, но не для иракских ВВС, самолет Ту-22. Я переводил в группе летчиков занятия по аэродинамике - науку не простую, но одну из важных для лётного состава. При очень хорошем преподавателе и подготовленной группе особых проблем при переводе не было. Возникавшие переводческие издержки по ходу занятий тут же уточнялись, и учебный процесс продолжался нормальным порядком.
Запомнился интересный случай.
На одном из занятий преподаватель ввёл новое понятие "центровка". Я выдаю при переводе уже заранее подготовленный термин и чувствую некоторое замешательство среди обучаемых: первый признак некоего недопонимания переводчика. Я смотрю на группу и судорожно в уме начинаю перебирать арабские термины, которые могли бы более точно выразить русскую "центровку". И вдруг, слышу, по группе прокатывается шёпот: "синтрофкя", "синтрофкя"...
Иракцы свободно не говорили по-русски, но, благодаря длительному общению с советскими авиационными специалистами в Ираке, конечно, многое понимали, да и многое могли сами выразить. Поэтому русское слово "центровка" с некоторым опозданием они уловили. А мой вариант по-арабски почему-то им показался непонятным. Дело в том, что синонимический ряд арабского термина бывает очень длинным. Поэтому в одной стране он может быть принят сразу, а в другой - нет. В иракских ВС терминология, как правило, нарабатывалась самими иракцами и несколько отличалась от авиационной терминологии других арабских стран.
Но вопрос с "центровкой" мы решили быстро и договорились, что по-арабски лучше всего применять термин "мувазана".
Переводчик, как правило, переводит занятия, стоя или сидя у доски. Старший арабской группы всегда сидит за первым столом.

Старшим группы лётчиков был немногословный и рассудительный капитан Луэй, напоминавший внешностью и поведением военного аристократа. Он единственный из пилотов под летной курткой носил на шее голубой шарф. Часто вспоминал свою семью: жену и маленького сына, оставшихся в Ираке.
Я, стоя у доски, прекрасно видел все написанное им в тетради. Хотя строчки по отношению ко мне писались "вверх ногами", я четко прослеживал написание им всех арабских слов, тем более, что писали под мою диктовку. Но одно "перевернутое" слово я никак не мог угадать. Я подошел поближе и увидел, что там, где я произносил арабское слово "мувазана", он писал арабскими буквами "синтрофкя". На перерыве я спросил у него, почему он так делает.
- Понимаешь, Михаил, - ответил он, - мувазана - это ... И показал руками, что оно имеет слишком широкое понятие.
- А, вот "синтрофкя" - это "синтрофкя", - подвел он итог нашему разговору.
Этим самым он подтвердил уже давно посетившую меня догадку, что во всех языках, а в арабском тем более, не всякий, казалось бы, "свой" термин четко соответствует понятию, заимствованному из другого языка.
Вторым, кого я запомнил из этой группы, был старший лейтенант Ваад. Немногословный и спокойный, как и большинство летчиков в мире, своими большими несколько выпученными глазами и крупным орлиным носом он напоминал индуса.


С началом практического курса обучения, когда начались настоящие полеты на самолетах Ту-22, капитан Луэй летал со штурманом, капитаном Исмаилом - командиром всей иракской группы, а штурманом у старшего лейтенанта Ваада был старший лейтенант Джавдат - несколько меланхоличный и медлительный.
Именно с этим экипажем я работал под началом не только опытного летчика-инструктора, но прекрасного, доброго и очень спокойного человека майора Клевцова Михаила Ивановича. Для полетов этого экипажа был выделен самолет-спарка номер 39.
Вся полётная часть обучения, которую я застал до конца сентября, проходила без каких-либо отклонений и аварийных ситуаций: сказывалась прежняя отличная подготовка иракских летунов на самолетах Ту-16.
В двадцатых числах сентября моя служебная командировка закончилась, и я с молодой супругой убыл в город Тамбов - месту основной службы. Потом был отпуск, снова Тамбов и новая телеграмма из ГУКа: направить переводчика... Теперь при своей "женатости" я оказался пока бездетным и под новый 1981 год отправился в новую командировку в посёлок Кача под Севастополем, оставив жену в Москве со своими родителями.
В один из пасмурных дней первой недели февраля 1981 года, я, пребывая с ливийскими офицерами в выходные дни на отдыхе в Ялте, позвонил своей Татьяне, скучающей без меня в Москве. То, что она мне сообщила, меня ударило как током. Её родные из Зябровки сообщили, что в конце января, кажется, 29-го, в УАЦ при полетах разбился самолет, летный состав погиб. Спрашиваю, какой бортовой номер. Отвечает, вроде бы, 39-й. Господи! Кричу в трубку: "Что с нашим инструктором?". Говорит: "Не знаю". И только позже я узнал, что Михаил Иванович остался жив.
Иракских ребят, конечно, было жалко. Во-первых, потому что люди, а во-вторых, потому что знал их, привык к ним. Но таков удел всех людей на земле, кто связан с небом. По лётной жизни каждый из них загадывает, чтобы число взлётов, равнялось числу посадок. Но порой такие задуманные математические выражения превращаются в неравенства.
Печально, но - это жизнь.