- Нелетная погода. - Сказал командир и укоризненно посмотрел на офицера метеослужбы. - Отбой! - Полковник глянул на часы и стал надевать летную меховую куртку. - Предполетные указания в 11.45. Все свободны.
Офицеры молча потянулись к выходу. Полещук догнал старлея-метеоролога и спросил:
- А почему нелетная, Володь? Мороз и солнце - день чудесный!
- Фронт идет, долго объяснять. Короче, если не пройдет мимо зоны полетов, то отбой на весь день.
Полещук понимающе махнул рукой и побежал догонять переводчиков, направлявшихся, как обычно, в летный кафетерий, где с чаем, пирожными и разговорами летный состав обычно коротал время до очередных вылетов.
Кстати, было что вспомнить. Вчера в привокзальном ресторане Гомеля отмечали его, Полещука, день рождения. 33 года, возраст Христа! Отметили скромно, но весело, по-офицерски. А привокзальный ресторан - по одной лишь причине: там подавали вкуснейший в мире бефстроганов с жареной белорусской картошкой, остальное было не столь важно.
- Саня! - Поднялся из-за стола здоровенный Юра Волков, рюмка в громадной руке мастера спорта по вольной борьбе едва просматривалась. - Хочу поднять тост за тебя, моего однокурсника, и вообще - достойного офицера! И за твое очередное звание! Да-да, пацаны, представление уже пошло!
Все потянулись с рюмками к Полещуку, действительно засидевшемуся в красивом капитанском звании.
- Даешь одну большую звезду вместо четырех маленьких! - Крикнул Слава Окунев и лихо опрокинул в рот рюмку.
- Товарищи офицеры! Ребята! - Вскочил Володя Гречанюк. - Я понимаю, что не место и не время. Но хочу сказать. Але! Минуточку внимания! - Он постучал вилкой по бокалу. - У меня вопрос к имениннику. Александр! Какого хрена ты так плотно общаешься с технарями? Ты чего? Ведь они тех-на-ри! Вот летный состав - это да, это...Короче, все понятно.
- Так, парни, объясняю. - Сказал Полещук. - Прошу всех налить. - Готовы? А теперь скажу откровенно и прямо: я не разделяю, и никогда не буду разделять технарей и летчиков. От техников напрямую зависит жизнь и самолета, и тех офицеров, которые выполняют учебно-боевое задание. Летчиков, штурманов и операторов. И мне непонятно, почему до полетов они - друзья-товарищи, а после пьют "шпагу"(смесь этилового спирта с дистилированной водой - прим. авт.), врозь. И "шпагу"-то разную: летный состав - чистую, а технари - отработанную. Вот и морды у них от этой "шпаги" разноцветные: синие, зеленые, красные...А, о чем говорить! - Он посмотрел на своих друзей-переводчиков и поднял рюмку. - За летный и технический состав наших ТУшек!
Бефстроганов был удивительно вкусен. Ресторан постепенно наполнялся народом. Появились и подопечные летчики-иракцы, устроившиеся за соседним столиком. Полещук взял рюмку и пошел к ним. Это были офицеры его 39-спарки: капитаны Луэй и Джавдат. Водку они лишь пригубили - завтра полеты... Впрочем, вечер в ресторане только начинался. Через полчаса Джавдат уже пил коньяк и отплясывал с местными девицами, а Луэй... Нет, его британская, по сути, сущность (колледж ВВС, белый шелковый шарфик) помноженная на знатное происхождение в Ираке - не позволяли расслабляться. Он был бестрастен и холоден, почти не пил.
... В Зябровку возвращались в одном такси. Полещук, Луэй и Джавдат. В общем, 39-я спарка в полном составе только без инструктора, майора Клевцова, заместителя комэскадрильи. Джавдат смеялся, шутил, а Луэй почему-то был мрачен. Пару раз он даже одернул своего штурмана, а Полещук, тронув его за рукав, сказал - не надо.
* * *

...Предполетные указания почему-то не складывались. То не работал магнитофон, то переводчик коряво переводил латинские названия перистых и кучевых облаков, нижние кромки которых... В общем, командир летного центра махнул рукой и отдал команду на полеты. Все вздохнули, и пошли к самолетам.
Полещук направился к своей машине, ТУ-22У, номер 39. Надел наушники, убедился, что иракцы адекватно отвечают и готовы к полету, и дал отмашку. Вышка дала добро на взлет. Полещук, дурея от гула двигателей и вдыхая запах керосина, побежал к вышке. Оглянувшись, он увидел, как его ТУшка пошла на взлет...

...Бля...Отметка пропала! - Сказал оператор. - Нету, ни хрена!
- Так, обожди, все было нормально. - Сказал командир. - Полет по маршруту. Где пропала отметка!?
- В этой точке. 15 минут прошло...
- Не суетись. Должны появиться... Смотри внимательно! Переводчик, связь!
- Нет связи, командир!
- Так, ждем еще пять минут. Дайте связь со спаркой!!!
- Связи нет.
- Оператор, доложи отметку!
- Отметки нет, командир!
- Понял. Дай связь с центром. Твою мать! Центр, бортовой номер 39, пропал с экрана десять минут назад. Предполагаю катастрофу. На борту иностранцы!!!
...ТУ-22У, вернее место падения самолета, обнаружили вертолеты, а вскоре, затарившись "шпагой", туда направилась группа офицеров из Зябровки.
Некоторую ясность внес майор Клевцов, катапультировавшийся с самолета и с поломанной ногой добравшийся до сельского телефона.
- Через четверть часа после взлета, - рассказывал он, - приборы начали зашкаливать, я ничего не мог понять. Сказал Луэю, что беру управление на себя. Самолет начал падать... Я врубил форсаж, и самолет выровнялся, но потом опять начал падать. Я дал команду покинуть самолет. Оба ответили... От перегрузок я потерял сознание и очнулся от потока холодного воздуха из открытого люка. Я подумал, что ребята уже катапультировались, и отжал ручки катапульты. Опускаясь на парашюте наблюдал, как самолет разваливался в воздухе. Никто не отделился...
...Приблизительная картина катастрофы была воссоздана немного позже, когда нашли останки самолета и летчиков. Летчик Луэй, получив команду на покидание самолета, все сделал правильно. Но, по нелепой случайности, замок привязных ремней к катапультированному сиденью оказался расстегнутым, и он остался в кабине, а вниз пошли его оторванные руки... (По этим рукам в лайковых перчатках его и опознали.)
С Джавдатом вообще непонятно. Он вообще не дергался, и воткнулся в белорусскую землю, похоже, с той же улыбкой, с которой он танцевал с девушками из Гомеля. Вот такой был мусульманин.
Разбор полетов делал высокий чин из Москвы, целый генерал-лейтенант. Он говорил о микротрещинах в топливных баках самолета, героизме летчиков...
- Железяка в воздухе - это противоречит самой природе - глубокомысленно сказал он, - катастрофы в воздухе были, есть и будут.
....Провожать летчиков-иракцев собралась вся Зябровка. Провожали, собственно, не арабов-иракцев, а просто летчиков...

Дудченко Владимир Алексеевич, военный переводчик
Первоисточник - http://artofwar.ru/d/dudchenko_w_a/neletnajapogoda.shtml
Ссылка на материалы официального расследования

Владимир Алексеевич Дудченко в прошлом - военный переводчик. Мой коллега и хороший знакомый. Не без его участия я оказался на сайте со своими опусами.
Его повествование под названием "Нелетная погода" (artofwar.ru/d/dudchenko_w_a/), хотя и облечено в форму художественного произведения, основано на достоверных событиях, произошедших в январе 1981 года на военно-воздушной базе "Зябровка" в Белорусском военном округе.
Когда я прочитал произведение, во мне вспыхнули воспоминания почти тридцатилетней давности. И хотя в этой художественной версии были маленькие неточности (о них я сразу сообщил Владимиру Алексеевичу), я был признателен ему за освещение тех далёких событий.
Всё дело в том, что тот курс обучения летного состава иракских ВВС на сверхзвуковых дальних бомбардировщиках Ту-22 в мае 1980 года в качестве переводчиков арабского языка начинали два старших лейтенанта: ваш покорный слуга и Александр Георгиевич Воронин с группой курсантов 4-го курса Военного института иностранных языков (ВИИЯ). Позже стали подъезжать другие переводчики, в том числе и капитан Дудченко В.А.
Правда, моя командировка в Зябровку закончилась ровно на половине срока обучения иракцев, и я убыл к месту своей постоянной службы в Тамбов, а Владимир Дудченко оставался там, работал с экипажем той самой "спарки" и застал упомянутые трагические события.
Хотелось бы изложить все по порядку и придать всему этому характер личных воспоминаний. Думается, мои воспоминания немного дополнят рассказ "Нелетная погода"...

1980-й год оказался для меня, уже закоренелого холостяка, весьма жизнеопределяющим.
Уже в середине январе я со своими, как мне казалось пустяковыми болячками, оказался в гарнизонном госпитале Тамбова, где проходил службу в должности переводчика арабского языка Учебного центра РЭБ Сухопутных войск. Однако "болячки" оказались более серьёзными, и лечить их пришлось два месяца - до середины марта.
Военный госпиталь - это свой мир, где быстро налаживаются взаимоотношения с медперсоналом не только по "медицинской линии", но и просто по человеческой, особенно, с приятными и милыми медсёстрами. Так случилось и со мной. Поверьте, без всякой пошлости и грязи проявилась у меня симпатия к операционной сестре по имени Татьяна. Симпатия оказалась взаимной. Пока пребывал на лечении понял, что такого чувства, как к этой девушке, еще не испытывал ни к кому. Наверно, начал сказываться возраст - мужику по тридцать: пора обзаводиться семейством.
После выписки отношения продолжались: почти ежедневные свидания, встречи, посещение театра и филармонии, просто прогулки по вечернему Тамбову с обязательными проводами её до самого дома. Одним словом, все, как у всех. Так прошёл месяц. Я уже начал обдумывать планы, как строить на серьёзной основе свои дальнейшие отношения с ней.
И вдруг - телеграмма из Москвы из отдела загранкадров Главного управления кадров МО СССР: "направить двух переводчиков арабского языка..." и так далее. Из общего количества переводчиков в нашем центре только я и Александр Воронин были, несмотря на свой возраст - мне - 28 лет, а ему - 31 год, холостяками. Остальные - семейные с детьми. Вот и оказались мы теми "двумя переводчиками арабского языка", которым были даны сутки на сборы, а потом предписано отправиться в учебно-авиационный центр (УАЦ) поселка Зябровка Гомельской области.
Распрощался я со своей Татьяной, которая пообещала мне наведаться в Зябровку, и отправился в командировку почему-то... с очень лёгким сердцем, обещая, в свою очередь, её ждать и писать ей письма.
Два дня были в дороге: от Тамбова до Москвы - на "воронинской" "Волге", а из Москвы до Гомеля - самолетом из аэропорта "Быково". Апрель в тот год в средней полосе России стоял теплым. В Белоруссии было еще теплей: уже пробивалась зеленая трава, а леса, наполненные соловьиными трелями, стояли в изумрудной листве. И на душе было как-то легко и радостно.
...В Зябровке переводчиков ждали, хотя иностранного контингента еще не было. По сведениям командования УАЦ иракцы должны были появиться со дня на день. До нас сюда уже прибыли четыре курсанта ВИИЯ. Из них только один был несколько месяцев в Ливии, более-менее владел языком, а другие и языка не знали, и живых его носителей еще не видели. Теперь мы вместе стали ждать иностранцев. А они все не ехали. От ничегонеделания свободное время тратили на знакомство с новым местом пребывания. Зябровка нас поразила громом и рёвом взмывающих в небо сверхзвуковых бомбардировщиков Ту-22, уважительным отношением к переводчикам со стороны командования УАЦ и гражданского населения военного городка и... какой-то поразительной красотой и привлекательностью местных девушек.
В один из дней на танцах в гарнизонном доме офицеров я и познакомился с... Татьяной. С другой, местной.
Здесь следует сделать отступление и пояснить, что это имя оказалось для меня в этом мире судьбоносным. Еще в записано-пеленочном детстве, когда я только начал говорить, одним из первых ясно произнесенных после многих неудачных попыток слов было слово "Таня" - имя соседской девочки по двору. А потом понеслось-поехало: первая школьная любовь - Татьяна, в более зрелом возрасте еще одна Татьяна, в Тамбове - Татьяна и вот в Зябровке - опять Татьяна.
Забегая вперед, замечу, что дальше меня судьба не стала испытывать на это имя и так закрутила наши отношения с последней Татьяной, что я, забыв про всех остальных её тёзок, через два месяца сделал ей предложение, а еще через месяц там же в Зябровке мы сыграли свадьбу.
Но это было позже, а пока мы ждали иракцев.
Они прибыли в промежутке между празднованиями Дня солидарности трудящихся и Днем Победы. Всего несколько лётных экипажей.
Опыт работы с иракцами у меня и Воронина был, поэтому никаких трудностей в общении с ними не возникало. Чего нельзя было сказать про курсантов. Не имея пока достаточных языковых знаний и навыков, а также переводческого опыта они, как могли, избегали общения с иракцами. Мы с Ворониным в званиях старших лейтенантов иногда просто в приказном порядке отправляли наших младших товарищей к ним. И доходило до смешного. Вот, например, диалог из тогдашней жизни:
- Боря, иди в гостиницу для иностранцев, помоги гостиничным работникам переговорить с иракцами.
- Михаил Васильевич (Александр Георгиевич), может быть не надо, - почти с мольбой в голосе просит Боря.
- Иди!
- Нет, - продолжает умолять он. - Ну, может быть, не я...
- Что такое, Боря?
- Да, я, я, - почти со слезами на глазах и дрожью в голосе отвечает Боря, - я их просто боюсь...



Но начались теоретические занятия, приехали опытные переводчики, и все вошло в обычное повседневное русло.
Работать с иракцами было приятно. Иракские военнослужащие, где бы у нас ни обучались, выделялись в лучшую сторону из массы арабских военных. У них во всём чувствовался уставной порядок: во внешнем виде, в отношениях между старшими и младшими, четкой посещаемости занятий. А главное, они все и всегда были, как правило, хорошо подготовлены в профессиональном отношении.
"Зябровские" иракцы приехали переучиваться с самолетов Ту-16 и прекрасно осваивали новый для них, но не для иракских ВВС, самолет Ту-22. Я переводил в группе летчиков занятия по аэродинамике - науку не простую, но одну из важных для лётного состава. При очень хорошем преподавателе и подготовленной группе особых проблем при переводе не было. Возникавшие переводческие издержки по ходу занятий тут же уточнялись, и учебный процесс продолжался нормальным порядком.
Запомнился интересный случай.
На одном из занятий преподаватель ввёл новое понятие "центровка". Я выдаю при переводе уже заранее подготовленный термин и чувствую некоторое замешательство среди обучаемых: первый признак некоего недопонимания переводчика. Я смотрю на группу и судорожно в уме начинаю перебирать арабские термины, которые могли бы более точно выразить русскую "центровку". И вдруг, слышу, по группе прокатывается шёпот: "синтрофкя", "синтрофкя"...
Иракцы свободно не говорили по-русски, но, благодаря длительному общению с советскими авиационными специалистами в Ираке, конечно, многое понимали, да и многое могли сами выразить. Поэтому русское слово "центровка" с некоторым опозданием они уловили. А мой вариант по-арабски почему-то им показался непонятным. Дело в том, что синонимический ряд арабского термина бывает очень длинным. Поэтому в одной стране он может быть принят сразу, а в другой - нет. В иракских ВС терминология, как правило, нарабатывалась самими иракцами и несколько отличалась от авиационной терминологии других арабских стран.
Но вопрос с "центровкой" мы решили быстро и договорились, что по-арабски лучше всего применять термин "мувазана".
Переводчик, как правило, переводит занятия, стоя или сидя у доски. Старший арабской группы всегда сидит за первым столом.



Старшим группы лётчиков был немногословный и рассудительный капитан Луэй, напоминавший внешностью и поведением военного аристократа. Он единственный из пилотов под летной курткой носил на шее голубой шарф. Часто вспоминал свою семью: жену и маленького сына, оставшихся в Ираке.
Я, стоя у доски, прекрасно видел все написанное им в тетради. Хотя строчки по отношению ко мне писались "вверх ногами", я четко прослеживал написание им всех арабских слов, тем более, что писали под мою диктовку. Но одно "перевернутое" слово я никак не мог угадать. Я подошел поближе и увидел, что там, где я произносил арабское слово "мувазана", он писал арабскими буквами "синтрофкя". На перерыве я спросил у него, почему он так делает.
- Понимаешь, Михаил, - ответил он, - мувазана - это ... И показал руками, что оно имеет слишком широкое понятие.
- А, вот "синтрофкя" - это "синтрофкя", - подвел он итог нашему разговору.
Этим самым он подтвердил уже давно посетившую меня догадку, что во всех языках, а в арабском тем более, не всякий, казалось бы, "свой" термин четко соответствует понятию, заимствованному из другого языка.
Вторым, кого я запомнил из этой группы, был старший лейтенант Ваад. Немногословный и спокойный, как и большинство летчиков в мире, своими большими несколько выпученными глазами и крупным орлиным носом он напоминал индуса.


С началом практического курса обучения, когда начались настоящие полеты на самолетах Ту-22, капитан Луэй летал со штурманом, капитаном Исмаилом - командиром всей иракской группы, а штурманом у старшего лейтенанта Ваада был старший лейтенант Джавдат - несколько меланхоличный и медлительный.
Именно с этим экипажем я работал под началом не только опытного летчика-инструктора, но прекрасного, доброго и очень спокойного человека майора Клевцова Михаила Ивановича. Для полетов этого экипажа был выделен самолет-спарка номер 39.
Вся полётная часть обучения, которую я застал до конца сентября, проходила без каких-либо отклонений и аварийных ситуаций: сказывалась прежняя отличная подготовка иракских летунов на самолетах Ту-16.
В двадцатых числах сентября моя служебная командировка закончилась, и я с молодой супругой убыл в город Тамбов - месту основной службы. Потом был отпуск, снова Тамбов и новая телеграмма из ГУКа: направить переводчика... Теперь при своей "женатости" я оказался пока бездетным и под новый 1981 год отправился в новую командировку в посёлок Кача под Севастополем, оставив жену в Москве со своими родителями.
В один из пасмурных дней первой недели февраля 1981 года, я, пребывая с ливийскими офицерами в выходные дни на отдыхе в Ялте, позвонил своей Татьяне, скучающей без меня в Москве. То, что она мне сообщила, меня ударило как током. Её родные из Зябровки сообщили, что в конце января, кажется, 29-го, в УАЦ при полетах разбился самолет, летный состав погиб. Спрашиваю, какой бортовой номер. Отвечает, вроде бы, 39-й. Господи! Кричу в трубку: "Что с нашим инструктором?". Говорит: "Не знаю". И только позже я узнал, что Михаил Иванович остался жив.
Иракских ребят, конечно, было жалко. Во-первых, потому что люди, а во-вторых, потому что знал их, привык к ним. Но таков удел всех людей на земле, кто связан с небом. По лётной жизни каждый из них загадывает, чтобы число взлётов, равнялось числу посадок. Но порой такие задуманные математические выражения превращаются в неравенства.
Печально, но - это жизнь.



P.S.

Женитьба на "зябровской" Татьяне "обвенчала" меня на всю жизнь не только с ней, но и накрепко связала с самой Зябровкой.
Тогда там еще проживали её сестра, мать и отец, отставной майор, бывший лётчик-ас бомбардировщика Ту-22. Это обстоятельство явилось определяющим при моём назначении сюда в 1986 году. До 1988 года я служил в УАЦ 290 одрап в звании майора на должности старшего переводчика под началом подполковника М.И. Клевцова, который был уже заместителем начальника центра. Из первых уст он мне поведал, что в 1981 году потекли фюзеляжные баки, и нарушилась...центровка самолета. Да, да, именно, та злополучная, но такая важная центровка...

С развалом СССР ВВБ "Зябровка" была закрыта, полк был переведён в другое место, оставшийся не у дел лётно-технический состав разлетелся кто куда.
В 1992 году Михаил Иванович уволился из вооружённых сил и остался жить в Зябровке. К сожалению, судьба отвела ему не только не долгий, но и мучительный путь в гражданской жизни. Нелёгкости военной службы, перипетии летной работы, требовавшие большой физической, моральной и нервной отдачи, а также бездушие военных чинов при увольнении из Вооруженных сил привели к тому, что в 1993 году он заболел онкологическим заболеванием. Думаю, и пережитое им в уже далёкой к тому времени катастрофе в январе 1981 года тоже сыграло свою отрицательную роль. Три года он мужественно боролся со своим страшным недугом. Но болезнь, к сожалению, оказалась сильнее.
8 июня 1996 года он ушел из жизни, не дожив всего пять дней до своего 49-летия.
Вечная ему и добрая память...



Первоисточник - http://artofwar.ru/r/razinkow_m_w/text_0040.shtml